Александр Костюк: О трагизме в искусстве

В прошлом театральном сезоне мне довелось побывать в МХТ на спектакле «Событие» модного режиссёра Богомолова по пьесе Набокова. «Событие» для Москвы в диковинку – эта пьеса здесь почти не ставилась. В Берлине же в 1937 г., сразу после написания, имела успех. Фабула её такова: в буржуазной семье русских эмигрантов в Германии ждут события – возвращения бывшего любовника жены, пытавшегося убить её и нынешнего мужа. Ждут мести, ждут катастрофы. Вот только роковой персонаж в итоге не является, уезжает за границу. Роковым оказывается само ожидание. Оно доводит героев до полного опустошения и измождения.

Если рассматривать спектакль по составным частям, то каждая из них была в профессиональном отношении безупречна. Актерский ансамбль подобран блестяще. В главных ролях Сергей Чонишвили и Марина Зудина. Даже Семчев в роли матери главной героини смотрится не водевильно, а скорее иронично. Вызывающая уважение предельно точная работа художника по костюмам воссоздала эпоху. А в первом акте одна из режиссёрских находок даже показалась мне абсолютно гениальной! Главный герой – художник, пишущий портреты обывателей в провинциальном немецком городке, спорит с женой о том, что ему удаётся не утонуть в потоке пошлости и даже на таком материале создавать настоящее искусство. В качестве доказательства он хватает за ухо дремлющего на диване кудрявого мальчика и предъявляет его жене. Мальчик испуган, растерян, смотрит в зрительный зал огромными прекрасными глазами. Жена смотрит на мальчика и говорит, что ничего удивительного в нём нет. Художник в припадке ярости отбрасывает мальчика в свою мастерскую. Тут становится понятно, что мальчик – это метафора работы художника! Я пришёл в неописуемый восторг! Вот это режиссёр! Вот это настоящий блеск художественной мысли! Как ему пришло такое в голову?!..

Однако вскоре выяснилось, что моя восторженность в этой сцене пережила свой пик и дальше шла только по нисходящей. Если уж сразу переходить к тому, что режиссёру не удалось, то стоит начать со сценографии. То ли желая утвердиться в роли авангардиста, то ли с целью дополнить великого Набокова, что само по себе до абсурдности самонадеянно, Богомолов делит сценическое пространство на два уровня. На нижнем разворачивается собственно действие, а на верхнем неторопливо и без привязки к действию идут своим чередом схематические зарисовки из жизни Германии побеждающего национал-социализма, создавая что-то вроде общественно-политического фона пьесы. Видимо, для усиления художественного эффекта от мещанской мелочности проблем героев.

Такое решение показалось мне более чем спорным. Хотя бы потому, что оно отвлекало внимание от основного действия, на котором хотелось сконцентрироваться. Набоковская драматургия явно не предполагала, что её будут смотреть, следя одновременно за чем-либо ещё. Во-вторых, эстетизм основного действия, который режиссёр, к его чести, очень тонко прочувствовал и передал, категорически не рифмовался с декадентски мрачными картинками на втором этаже сцены. Там то какую-то бесполую фигуру в костюме смерти начнёт тошнить, то белые голуби неожиданно вылетят, пугая сидящих в зале, то витрину ювелирной лавки украсят надписями Jude. А финал и подавно удивил. Основное действие завершилось, погас свет, и на сцене начался показ документальных кадров об ужасах холокоста. Длился он минут 10. Под конец публика стала в недоумении ёрзать и недвусмысленно поглядывать в сторону выхода. Вышел я из театра с ощущением восторга от того, что величие Набокова выстояло и превзошло творческие порывы молодого дарования.

Некоторое время спустя мне попалась на глаза рецензия на этот спектакль. Маститый театральный критик убеждал паству в том, что решение режиссёра было не просто оправданным, но даже дерзко смелым и гениальным. Только сообщая пьесе конкретный исторический контекст, можно было усилить её драматизм. Дочитывал я рецензию в состоянии раздражения. Очень хотелось аккуратно намекнуть автору, что даже если у Набокова и было предчувствие европейского апокалипсиса в 1937 г., то к сюжету пьесы это не имело ни малейшего отношения. Она могла с равной степенью убедительности происходить в любом провинциальном городке любого государства любой эпохи. Кроме того, картины холокоста, которыми в конце спектакля пытали публику, Набоков точно не имел в виду, поскольку еврейская тема не была им задета ни малейшим намёком. Да и «хрустальная ночь» случилась в Германии только через год после выхода пьесы в свет.

Рецензия вызвала во мне желание поразмышлять о том, что же заставило весьма начитанного, как утверждают люди знающие, режиссёра пойти на такую авантюру. Откуда такая самонадеянность? И почему некоторые критики отнеслись к этому неловкому эксперименту благосклонно?

Итак, что мы имеем. Прекрасный образец драматургии человеческих отношений, и без того полный изящных литературных аллюзий и скрытого подтекста, вдруг был зачем-то помещён в нуарное обрамление. Словно полотно французского импрессиониста, выставленное в рамке из необработанной фанеры. Что это? Дурновкусие? Тяга к эпатажу? В этом конкретном случае можно с уверенностью утверждать, что нет. Самое действие решено безупречно, выверенно и именно с той мерой вкуса, которой ожидаешь от постановщика, замахнувшегося на великого эстета русской словесности.

Моя знакомая предложила довольно любопытное объяснение:

– У нас в рекламе это называлось «перекрасивить». Творца иногда начинает нести, и он не может остановиться. Всё добавляет и добавляет дизайна. Прекратить это буйство может только заказчик или начальник. Видимо, у этого режиссёра не было нормального продюсера.

– Вполне возможно, – согласился я. – Представить себе продюсера в театральной среде пока действительно сложно. Режиссёр у нас всё ещё царь и бог.

– Вот именно. А творческому человеку обязательно нужна некая внешняя реперная точка, которая удержит его на земле и не позволит унестись в неадекватные дали.

Объяснение показалось мне вполне логичным, хотя и до обидного простым. Не хотелось верить в то, что причина столь банальна. Тем более что обвинить постановщика в пошлости или плохом вкусе было сложно. В чём же ещё может быть дело?

Американский философ-прагматист Уильям Джеймс в начале прошлого века писал:

«Когда я читаю русских авторов, передо мной встают люди раздражающе интересные. Однако я не решусь сказать, что понимаю их. В Европе, в Америке я вижу людей, которые кое-что сделали и, опираясь на то, что они уже имеют, стремятся увеличить количество материально и духовно полезного. Люди вашей страны, наоборот, кажутся мне существами, для которых действительность необязательна, незаконна, даже враждебна. Я вижу, что русский разум напряжённо анализирует, ищет, бунтует. Но – я не вижу цели анализа, не вижу – чего именно ищут под феноменами русской действительности? Можно думать, что русский человек считает себя призванным находить, открывать и фиксировать неприятное, отрицательное…»

Вот так наблюдение. И, что называется, в самую точку. Ни убавить, ни добавить. Действительно, русская художественная традиция испокон веков тяготела к трагизму. И наше недавнее прошлое только усилило её. Мы охотнее видим негативное, нежели радуемся прозрению. Мы скорее объясним, почему заблудшая душа никогда не вырвется из своих кругов ада, нежели поверим в то, что такое возможно. Извечная тяга русской души к деструктивизму носит, разумеется, вполне обоснованный исторически характер. Одно из чудес мировой культуры, русская литература ХIХ в., внесла свою сильнейшую лепту в дело мрачного восприятия действительности. Со времён Достоевского и Толстого ковыряние в тёмных закоулках души стало мейнстримом духовного поиска и нашло отражение практически во всех видах творчества. А возвышение Гоголем «маленького человека» с его мещанским скудным мирком до объекта искусства, по мнению Шкловского, послужило одной из предпосылок социальных бурь начала XX в. И Шкловский был не одинок в своём мнении. Самобичевание интеллигенции по поводу большевистского переворота было в 1920−х весьма распространённым взглядом. Блок утверждал, что именно интеллигенция несёт ответственность за «вызванный из мрака дух разрушения». Вот и призадумаешься о великой силе искусства и влиянии его на жизнь. Жаль, что не все деятели культуры помнят об этом.

Итак, первый вывод можно сделать. Искусство – вещь не совсем умозрительная и даже весьма опасная при неумелом обращении с нею. В чём же его истинное предназначение?

Мне лично симпатична античная трактовка. В Древней Греции сложилось искусство, проникнутое верой в красоту и величие свободного человека – гражданина. Произведения греческого искусства до сих пор поражают нас глубоким реализмом, гармоническим совершенством, духом героического жизнеутверждения и уважения к достоинству человека. И, как мы помним из истории, философские взгляды, политические воззрения и прежде всего литература и искусство Древней Греции оказали огромное влияние на всю последующую историю культуры. Причём не только европейской, но и мировой.

Правда, потом европейская цивилизация погрузилась на целое тысячелетие во мрак средневековья, и многое стёрлось и забылось. Но затем на смену пришли Возрождение и Просвещение, вернувшие к жизни восхищение античной культурой. Эпоха Просвещения, кстати, оказала очень заметное влияния и на Россию. Чего стоит одно увлечение Екатериной Великой Вольтером и Дидро. Императрица вообще страстно следила за умственным движением столетия и хотела применить его результаты к устройству народной жизни в европейском захолустье, коим Россия тогда, безусловно, являлась. Стремясь прослыть просвещённой владычицей, Екатерина провела в России многочисленные реформы в области образования, которые дали всходы и привели к бурному развитию искусства в XIX в.

Затем, в XX столетии, нашу страну постиг тяжёлый социальный эксперимент. Одновременно с ним всё человечество было занято истреблением друг друга в ходе многочисленных войн. И, хотя музы молчат, пока разговаривают пушки, в коротких мирных перерывах культурная жизнь начинала бурлить живее, чем обычно, поскольку отложенная потребность в творческой активности не пропадает бесследно. К сожалению, обречённость и безысходность не могли не проникнуть в неё и стали не только нормой, но и даже выделились в многочисленные отдельные жанры и направления. Оно и понятно. Среди «потерянного поколения» сложно найти художников и писателей, воспевающих человеческое совершенство.

Так или иначе, но нуар проник в искусство и стал его полноправной частью. Теперь встаёт вопрос в пропорции его присутствия. Стоит ли так им увлекаться? Вернее, почему он обладает такой притягательностью для молодых художников?

Искусствоведы отвечают однозначно: через негативную эмоцию проще вызвать у аудитории переживание самого высокого градуса. А именно такое переживание может вознести автора на вершины славы. Иными словами, терзая нервную систему зрителей зубодробительными и людоедскими подробностями, можно быстрее добиться известности. Как это ни печально, но «чернуха» есть самая короткая дорога к славе. И тому, кто это использует, не до размышлений о подлинных целях творчества. Не до пустяков. Надо торопиться прославиться.

Итак, за команду «тёмной стороны» искусства у нас играют два сильнейших игрока: русская традиция безнадёжности вместе с жаждой быстрой славы! Вот так комбинация. Пуленепробиваемая…

Однако не мы одни страдаем от этого. К сожалению, это мировая тенденция. Просто в силу тех или иных обстоятельств у одних народов она выражена ярче, а у других нет. И поэтому современность даёт нам отличный пример противостояния двух подходов – оптимистического и пессимистического. Первый олицетворяется Голливудом, второй – европейским арт-хаусом. Главное отличие Голливуда от европейцев – в вере в возможность изменения человека к лучшему. Голливуд верит, а Европа – нет. Мы, как вы понимаете, по этому признаку до мозга костей европейцы.

 

Как же нам снизить долю «чернухи» в искусстве? Можно ли задать модный вектор на оптимизм? Можно ли вернуть античное отношение к творчеству? Чтобы искусство вновь стало дарить примеры для подражания, а не только клеймить позором пороки. Тут же ещё проблема в том, что человеческая психология устроена таким образом, что не воспринимает команды в негативной формулировке. Получая сигнал «не делай», она отбрасывает частицу «не» и делает ровно то, что не нужно.

Искусство должно вдохновлять, давать примеры благородства, нравственности и этики, при этом доставляя эстетическое наслаждение. Прежде всего это относится к «важнейшему из искусств» – кино и его полноправному и мощному преемнику – телевидению. Может, пришла пора очистить его от скверны? И не только на создающемся на базе телеканала с микроскопическим охватом «Звезда» общественном телевидении, а и на коммерческих каналах. Всё-таки телевидение работает с очень тонкой сферой общественной психологии, и отдавать его под полный контроль частным компаниям, максимизирующим свою прибыль показом скандальных хитов, категорически неверно.

Когда я был маленьким мальчиком и смотрел телефильм «Два капитана», мне хотелось стать, как Санька Григорьев, бесстрашным и благородным героем, лётчиком, полярником. Просмотр же современных хитов вроде «Бригады» или «Реальных пацанов» сами понимаете, какой даёт эффект. А уж про бесцельность и вопиющую бесполезность сериалов а-ля «Краткий курс счастливой жизни» и говорить неловко. Остающееся после его просмотра ощущение беспросветной тоски если и побуждает к чему-то, то скорее к суициду.

Философ Соловьёв считал, что основное предназначение искусства – переводить материальную жизнь в духовную. Знают ли об этом наши молодые деятели культуры? Судя по их творениям, вряд ли. Отдают ли они себе отчёт в том, что это не просто их творчество, а формирование культурной среды, в которой происходит воспитание новых поколений? Тоже не уверен. А вопрос не такой уж и праздный. У нашей молодёжи и так полно всяких андеграундных субкультур, романтизирующих безысходность и обречённость. Мы им помогаем преждевременно уйти из жизни или даём правильные ориентиры и истинные ценности?

Возможно, я перегибаю палку, и всё не так плохо. Я был бы рад ошибаться. Однако позвольте всё-таки предостеречь вас. В следующий раз при выходе в театр на очередную новинку или на выставку современного искусства подготовьте себя к тому, что вы увидите что-то неприятное. А то как ещё режиссёру или художнику привлечь ваше внимание? Не своим же высоким искусством… ПР

Александр Костюк,
медиаконсультант